– Э, торопыга! – подумал медведь. – Вот какая безрассудная! Ясное дело, мозги-то рыбьи. Погоди, словлю тебя – будет мне обед!

А с берега мышка лапками машет, указывает щуке на медведя:

– Берегись, Чикуэ!

Сорока тоже волнуется. Металась, металась над берегом, стрекотала что есть сил, насмелилась – к медведю подлетела, зависла вертолётиком и в голову давай клевать:

– Ишь, что удумал, топтыгин! Хочешь нашу Чикуэ словить!

А мышка на берегу суетится, волнуется:

– Медведь, не трогай щуку! Чикуэ с задания плывёт!

Ей бы всё толком объяснить, что к чему, но не решается, боится: вдруг мишка с Хондори-чако заодно? А сороку её крики только подзадоривают – клюёт и клюёт медведя в темечко. Он рычит, бранится, но терпит наскоки белобокой, не отвлекается – ему главное: щуку поймать, а уж потом и на сороку замахнуться можно.

Медведь хорошо помнил и мышку, и сороку. Из-за них, считай, с берега в один злополучный день свалился на камни – хорошо, Калгама помог, вылечил его. Но обиду косолапый всё-таки затаил.

«Что это за Чикуэ такая? Ишь, с задания она плывёт! Можно подумать: разведчица или ещё кто, – думает он. – Знавал я одну буссеу – Чикуэ звалась, а у рыб подобных имён не бывает. Тоже мне, навыдумывают каких-то непонятных прозвищ, модницы! Щука, она и есть щука. Она и без имени хорошо кушается…»

Ещё быстрее он поплыл, догнал щуку, приноровился и – цап! – поймал за хвост.

Калгама и Хондори-чако всё борются. Оба сильные, хваткие, сцепились насмерть. У бусяку когти острые, у великана – руки крепкие. Поранил Хондори-чако Калгаму, разодрал его одежду, но и тот в долгу не остаётся: ударит бусяку – неприятель от боли скорчится, клыками скрипит. А клыки – длинные, острые как бритва; если чертяка до шеи великана дотянется, наверняка перегрызёт. Но Калгама уворачивается, локтями прижимает врага к полу.

Фудин оказалась женщиной не робкого десятка: то вертелом кольнёт Хондори-чако, то колотушкой его огреет. Но бусяку, в конце концов, сначала вертел перехватил, согнул его и в угол бросил. Потом и колотушку изломал. Осталась у Фудин только мялка в помощницах. Но толку-то от неё – вроде, попадает в голову Хондори-чако, а тому хоть бы что, лишь порой досадливо отмахнётся, как от надоевшей мухи.

Великан, как ни силён, а устал от борьбы – ослабил хватку, и бусяку вывернулся-таки из его объятий, вскочил на ноги и приготовился к прыжку. Калгама спиной в стену упёрся, руки-ноги расставил – не собирается без боя сдаваться.

Фудин видит: тяжело Калгама дышит, пот струится по лицу, глаза застит, но не может великан его смахнуть. А Хондори-чако ещё и насмехается:

– Взмок, как мышь! С потом сила из тебя уходит. Куда тебе супротив меня? Не вырос ещё тот великан, который меня одолеет!

– Сначала одолей – потом хвались, – сквозь зубы отвечает Калгама.

– Пусть жёнушка Фудин увидит, какой ты слабак, – рычит Хондори-чако. – Она скоро вдовой станет. Женой её сделаю! Если хочешь знать, она свадебный халат уже шьёт.

Тут-то Фудин и вспомнила о рыбьей коже, из которой сшивала полотно для оморочки. Большое оно получилось. А что, если бросить его под ноги бусяку, а когда тот на Калгаму нападёт, дёрнуть его? И гадать нечего: упадёт Хондори-чако на пол, тут уж без промедления сворачивай полотно, – бусяку в скрутке окажется!

Хитроумная Фудин вынесла полотно и нарочито весело сказала:

– Вот она, заготовка для халата!

Калгама, как услышал это, пошатнулся. А Хондори-чако, злодей, довольно заурчал:

– Видишь, не обманываю тебя, Калгама! Красивая женщина всегда выбирает достойного. Со мной Фудин останется!

От горя потемнело в глазах Калгамы. И не видит он: Фудин знаки ему подаёт, мол, не обращай внимания, пусть бусяку льстит себе, сколько хочет. Сама же потихоньку-полегоньку всё ближе и ближе к Хондори-чако подбирается, чтоб наверняка метнуть ему под ноги полотно из рыбьей кожи.

Бусяку заметил, что Калгама расстроился. «Ха! Великан сам не свой. Нервничает, раскис! – решил он. – Промедление в битве смертью кончается. Ха! Ну, Калгама, держись, докажу: я всех сильнее!»

Хондори-чако изготовился к прыжку, а Фудин бросила ему под ноги полотно, другой конец крепко в руках держит. Ступил бусяку на рыбью кожу – дёрнула женщина полотно, поскользнулся Хондори-чако и – оп! – рухнул, аж стены затряслись.

Фудин не медлит – давай быстренько обматывать бусяку полотном. Тут и Калгама ей на выручку поспешил. Вместе и закрутили злодея в рулон – как мумию, а чтобы не выпутался, верёвкой обвязали. Сели на его тушу, придавили к полу и взялись за руки.

– Как я рада! – выдохнула Фудин.

– Как я рад! – счастливо улыбнулся Калгама.

Получилось так, что они сказали это одновременно. И рассмеялись, и хлопнули в ладоши, и заговорили разом:

– Рада, что ты со мной! – прошептала Фудин.

– Рад, что мы вместе! – воскликнул Калгама.

Им почему-то стало весело, они обнялись и рассмеялись. А Хондори-чако, выгибаясь дугой, шипел от злобы:

– Вам со мной не совладать, я заколдованный!

Он надеялся: завороженный орех никто никогда не сыщет. Раскопать его в речном иле – всё равно, что иголку в стоге сена найти. Не догадывался Хондори-чако: если бы не медведь, Чикуэ давно бы доставила кочоа великану Калгаме.

Медведь, поймав щуку, по своему обыкновению хотел сразу прихлопнуть её лапой. Он так с любой рыбой поступал. Но щука, к его удивлению, вдруг заговорила:

– Не торопись превращать меня в обеденное блюдо! Сначала выслушай.

Медведь от изумления пасть разинул:

– Всякую рыбу видал, но говорящую – в первый раз. Да рыба ли ты на самом деле?

– Вроде, рыба, а вроде и нет, – уклончиво ответствовала щука. – Вообще, ты задумывался: что мы на самом деле видим, когда что-то видим?

– Терпеть не могу все эти умничанья! – нахмурился медведь. – Финтить-крутить, играть словами я не любитель. Всё гораздо проще, чем вещают иные мудрецы. Да и что говорят, может, и сами не понимают…

– Всё так и не так, – сказала щука. – К примеру, ты видел, как плавает змея?

– Ну да! И не раз, – подтвердил медведь. – Каждый уважающий себя зверь знает: змеи плавают, и очень хорошо.

– Но плывущая змея всегда ли змея? – лукаво хмыкнула щука.

– А разве нет? – медведь почесал в затылке. – Вопросы с подковыркой, однако. Не знаю, что и сказать.

– Всегда говори, что думаешь, – посоветовала щука. – Может, тогда и не ошибёшься.

– Да что об этом говорить? Змея всё равно змея, хоть плывущая, хоть ползущая! – отмахнулся медведь. – Некоторые из них вообще в воде живут. С такими лучше не связываться.

– Вот почему ты предпочитаешь пропускать змееголова, – сказала щука. – Он – рыба, но со змеиной головой, да такой страшной, правда?

– Что правда, то правда, высунет аспидную голову из воды, уставится ужасными глазами – оторопь берёт, – сознался медведь. – Говорят, змееголов вкусный, но я не рискую его ловить. Вдруг это не он, а настоящая змея! Она – не игрушка…

– Почему же ты решил, что я – всего лишь щука? – рыба изобразила хвостом знак вопроса. – Может, видом и вправду похожа, а на самом деле – не она.

– Совсем ты меня запутала, уф! – потряс головой медведь. – Очуметь можно. Так кто ты на самом деле?

– Узнать меня сейчас, конечно, трудно, – рассмеялась щука. – Как рыбой стала – долго рассказывать. Тороплюсь! Мне Калгаме помочь надо.

– Во как! – медведь даже присел от неожиданности. – И я – к нему! А тут – ты, такая соблазнительная… Что греха таить, обожаю рыбу – и на завтрак, и на обед, и на ужин. Хорошо, заговорили, а то бы давно тебя проглотил.

Мышка и сорока всё это время волновались: чем закончится разговор Чикуэ и медведя? Поведение топтыгина предсказать трудно, тем более – голодного: щёлкнет клыками и съест невзначай.

– Живоглот! – пискнула мышка. – Каким ты был, таким остался!